Техника придумывания
ЧТО БЫЛО БЫ, ЕСЛИ... 1) Гипотеза, - писал Новалис, - подобна сети: забрось ее, и, рано или
поздно, что-нибудь да выловишь".
Сразу же приведу знаменитый пример: что было бы, если бы человек вдруг
проснулся в обличье отвратительного насекомого? На этот вопрос с присущим
ему мастерством ответил Франц Кафка в своем рассказе "Превращение". Я не
утверждаю, что рассказ Кафки родился именно как ответ на этот вопрос, но
ведь факт таков, что трагедийная ситуация создается здесь именно как
следствие совершенно фантастической гипотезы. Внутри нее все становится
логичным и по-человечески понятным, наполняется смыслом, поддающимся
различным толкованиям. Нечто символическое живет самостоятельной жизнью, и
его можно представить во многих реальных ситуациях.
Техника "фантастических гипотез" предельно проста. Она неизменно
выражена в форме вопроса. Что было бы, если?
Для постановки вопроса берутся первые попавшиеся подлежащее и
сказуемое. Их сочетание и дает гипотезу, на основе которой можно работать.
Пусть подлежащим будет "город Реджо-Эмилия", а сказуемым - "летать".
Что было бы, если бы город Реджо-Эмилия начал летать?
Пусть подлежащим будет "Милан", а сказуемым "окружен морем". Что было
бы, если бы Милан внезапно оказался посреди моря?
Вот две ситуации, внутри которых повествовательные элементы могут сами
по себе множиться до бесконечности. Чтобы запастись подсобным материалом,
мы можем представить себе реакцию разных людей на необычайную новость,
вообразить всякого рода происшествия, вызванные тем или другим событием,
возникающие в связи с ними споры. Получилось бы целое эпическое полотно в
стиле позднего Палаццески. Главным героем можно было бы сделать, например,
мальчика, вокруг которого каруселью завертится вихрь самых непредвиденных
событий.
Я заметил: когда подобную тему дают деревенским детям, они заявляют,
что первым, кто обнаружил новость, был сельский пекарь - ведь он встает
раньше всех, даже раньше церковного служки, которому надо звонить в
колокол, сзывать к заутрене. В городе открытие совершает ночной сторож; в
зависимости от того, что в ребятах развито сильнее, гражданственность или
привязанность к семье, сторож сообщает новость либо мэру, либо жене.
Городские дети часто вынуждены манипулировать персонажами, которых они
лично не знают. Деревенским детям лучше, они не должны придумывать
какого-то отвлеченного пекаря, им сразу приходит в голову пекарь Джузеппе
(иначе как Джузеппе я его назвать не могу: мой отец был пекарем и звали его
Джузеппе); это помогает им вводить в рассказ знакомых, родственников,
друзей, отчего игра сразу становится веселее.
В упомянутых мною статьях в "Паэзе Сера" я ставил следующие вопросы: - Что было бы, если бы у Сицилии оторвались и потерялись пуговицы?
- Что было бы, если бы к вам постучался крокодил и попросил одолжить
ему немного розмарина?
- Что было бы, если бы ваш лифт рухнул - провалился в сердцевину
земного шара или взлетел на Луну? Только третья тема вылилась у меня впоследствии в настоящий рассказ,
героем которого стал официант из бара.
То же самое и с детьми: больше всего их увлекают самые нелепые и
неожиданные вопросы, именно потому, что последующая работа, то есть
развитие темы, есть не более как освоение и продолжение уже сделанного
открытия; хотя бывают, конечно, и случаи, когда тема, совпав с личным
опытом ребенка, будучи созвучна обстановке, в которой он растет, его
окружению, побуждает ребенка вторгаться в нее самостоятельно, подойти к
реальности, уже заполненной знакомым содержанием, с непривычной стороны.
Недавно в одной средней школе мы с ребятами придумали такой вопрос:
Что было бы, если бы в телецентр для участия в викторине "Рискуй всем"
явился крокодил?
Вопрос оказался весьма продуктивным. Мы как бы обнаружили новый
ракурс, позволяющий смотреть телевизор со своей точки зрения и судить о
своем опыте телезрителей. Чего стоила одна беседа крокодила с
растерявшимися работниками телецентра на бульваре Мадзини! Он требовал,
чтобы его допустили к участию в викторине как специалиста по ихтиологии.
Крокодил показал себя непобедимым. После каждого удвоения ставки он
проглатывал конкурента, забывая при этом проливать слезы. Под конец он
съедал даже ведущего - Майка Бонджорно, но крокодила в свою очередь
проглатывала ведущая - Сабина; дело в том, что ребята были пламенными ее
поклонниками и хотели, чтобы она любой ценой вышла победительницей.
Впоследствии я этот рассказ переделал и со значительными изменениями
включил в свою "Книгу машинных новелл". В моем варианте крокодил выступает
как эксперт по кошачьему помету; пусть я погрешил пищеварительным
натурализмом, но зато рассказ приобрел заряд демистификации. В конце
рассказа Сабина не съедает крокодила, а заставляет его выплюнуть в обратном
порядке всех, кого он проглотил. Здесь уже, как мне кажется, не
бессмыслица. Здесь фантазия используется для установления активной связи с
действительностью более отчетливо. На мир можно смотреть прямо, но можно
смотреть и с заоблачной высоты (в век самолетов это нетрудно). В
действительность можно войти с главного входа, а можно влезть в нее - и это
куда забавнее - через форточку. Впрочем, ничто нам не мешает приближать детей к действительности и
путем постановки более серьезных вопросов.
Например: Что было бы, если бы во всем мире, от полюса до полюса,
внезапно исчезли деньги?
Это - тема для развития не только детского воображения; поэтому я
считаю, что она особенно подходит детям, ведь дети любят решать задачи,
которые им не по плечу. Для них это единственная возможность расти. А что
больше всего на свете им хочется поскорее вырасти, тут не может быть двух
мнений.
Однако право расти мы признаем за ними только на словах. Всякий раз,
когда они хотят им воспользоваться, мы пускаем в ход всю свою власть, чтобы
этому воспрепятствовать. По поводу же "фантастической гипотезы" мне
остается лишь заметить, что в конечном итоге она представляет собой частный
случай "бинома фантазии", выраженного произвольным соединением некоего
подлежащего с неким сказуемым. Меняются компоненты "бинома", а не их
функция. В примерах, описанных в предыдущих главах, мы рассматривали
"биномы" из двух существительных. В "фантастической гипотезе" можно
соединять существительное и глагол, подлежащее и сказуемое или подлежащее и
определение. Я не сомневаюсь, что могут существовать и другие формы
"фантастических гипотез". Но для целей данной книжки упомянутых выше хватит
с излишком. (Явно натянутая рифма играет провокационную роль - надеюсь, это
понятно.) 8 техника придумывания
ПРОИЗВОЛЬНЫЙ ПРEФИКС Один из способов словотворчества - это деформирование слова за счет
ввода в действие фантазии. Дети любят играть в эту игру, она веселая и в то
же время очень серьезная: учит исследовать возможности слов, овладевать
ими, принуждая их к неизвестным раньше склонениям, стимулирует речевую
свободу, поощряет антиконформизм.
Одна из разновидностей этой игры - произвольное добавление префикса. Я
сам неоднократно прибегал к этому методу.
Достаточно подставить префикс "s", имеющий отрицательное значение,
чтобы превратить temperino (перочинный нож), предмет обыденный и не
заслуживающий внимания, к тому же небезопасный, агрессивный, в
"stemperino", предмет фантастический и миролюбивый, применяемый не для
того, чтобы точить карандаши, а для того, чтобы исписанный, сточенный конец
карандаша наращивать. В пику хозяевам писчебумажных магазинов, вразрез с
идеологией общества потребления. Не без намека сексуального свойства,
глубоко запрятанного, но все же детьми (в подсознании) воспринимаемого.
Тот же префикс "s" мне дает "staccapanni", то есть нечто обратное
attaccapanni (вешалке) и служащее не для того, чтобы вешать одежду, а чтобы
ее снимать - где-нибудь в краю незастекленных витрин, магазинов без касс и
раздевалок без номерков. От префиксов к утопии. А что, разве кому-нибудь
запрещается мечтать о городе будущего, где пальто будут бесплатными, как
вода и воздух?.. Утопия воспитывает не хуже, чем дух критицизма. Достаточно
перенести ее из мира разума (которому Грамши резонно предписывает
методический пессимизм) в мир воли (главной отличительной чертой которого,
согласно тому же Грамши, должен быть оптимизм).
Потом я придумал целую "страну с отрицательным префиксом", где вместо
пушки в ходу "непушка", применяемая не для ведения войны, а для ее
"отведения". "Осмысленная бессмыслица" (выражение Альфонсо Гатто) - вот что
это такое.
Префикс bis (дважды) дарит нам двойное перо, то есть перо, которое
служит двойной срок (а может быть, двум школьникам-близнецам), двойную
трубку - трубку для заядлых курильщиков, вторую Землю... Есть еще одна Земля. Мы живем и на этой и на той
одновременно. То, что здесь получается шиворот-навыворот, там
удается, и наоборот. У каждого из нас там есть двойник. (Научная
фантастика широко использовала подобные гипотезы, что, по-моему,
лишний раз говорит о закономерности такого разговора с детьми.) В одну свою давнюю повесть я уже ввел "архипсов", "архикости" и
"тринокль" - производное от префикса tri (три), - так же как и "трехкорову"
(животное, к сожалению, зоологии не известное).
В моем архиве имеется также "антизонт", но я пока не сумел придумать
ему практическое применение...
Для разрушительных целей удивительно подходит префикс dis (раз), с
помощью которого легко получить "раззадание", то есть такое домашнее
задание, которое ученик, вместо того чтобы выполнять, разрывает в клочья.
Кстати о зоологии: высвободив ее из скобок, в которых она только что у
нас фигурировала, мы получим "вице-пса" и "замкота" - пожалуйста, если
такие животные могут вам пригодиться для сказки, я вам их дарю.
Между прочим, могу предложить Итало Кальвино, автору "Полувиконта",
такую штуку, как "полупривидение", нечто среднее между живым человеком и
призраком, закутанным в простыню и громыхающим цепями; появись такое
чучело, вот было бы смеху!
"Супермен", уже утвердившийся в комиксах, - яркий пример "префикса
фантазии" (хотя и слизанный со "сверхчеловека" у бедняги Ницше). Но стоит
вам захотеть, и у вас появятся свой "суперзабивальщик голов" или
"суперспичка" (способная зажечь целый Млечный Путь).
Особенно продуктивными представляются наиболее свежие префиксы,
родившиеся в двадцатом веке. Такие, как "микро". Или "мини". Или "макси".
Вот вам - как всегда, безвозмездно - "микрогиппопотам" (выращивается дома,
в аквариуме) и "мини-небоскреб", целиком помещающийся в "мини-ящике" и
заселенный исключительно "мини-миллиардерами". Или "макси-одеяло",
способное в зимнюю стужу укрыть всех, кто погибает от холода...
Вряд ли стоит пояснять, что "фантастический префикс" - частный случай
"фантастического бинома": один элемент - префикс - рождает новые образы, а
второй - заурядное слово, которое за счет этого превращения
облагораживается.
Если бы мне сказали: посоветуй какое-нибудь упражнение на эту тему, я
бы предложил написать префиксы и любые существительные в два столбика, а
затем как попало их комбинировать. Я лично уже пробовал. Девяносто девять
брачных союзов, заключенных с помощью такого ритуала, распадаются уже во
время свадебного обеда, но сотый оказывается удачным и плодотворным. Техника придумывания
ТВОРЧЕСКАЯ ОШИБКА То, что из ляпсуса может получиться рассказ, не ново. Если, отстукивая
на машинке статью, мне случается написать "Лампония" (lampone - малина)
вместо "Лаппония" (Лапландия), передо мной возникает новая, душистая и
лесистая страна, и даже не хочется браться за резинку - стирать ее с
реальной географической карты; куда лучше было бы облазить ее вдоль и
поперек туристом-фантазером.
Если ребенок пишет у себя в тетрадке вместо "Lago di Garda" (озеро
Гарда) l'ago di Garda (иголка Гарды), я оказываюсь перед выбором - то ли
пустить в ход красно-синий карандаш и исправить ошибку, то ли воспринять ее
как смелую подсказку и сочинить историю и географию этой настолько важной
иголки, что она даже обозначена на карте Италии. Интересно, луна будет
отражаться на ее кончике или в ушке? И не уколет ли она себе нос?..
Замечательный пример творческой ошибки можно найти, по мнению Томпсона
("Сказки в народной традиции"), в "Золушке" Шарля Перро, где башмачок
поначалу должен был быть из "vaire", то есть из меха, и лишь по счастливой
оплошности превратился в башмачок из "verre", то есть из стекла. Стеклянный
башмачок, конечно же, необыкновеннее, чем тапочка на меху, а следовательно,
намного притягательнее, несмотря на то что обязан он своим появлением то ли
каламбуру, то ли описке.
Орфографическая ошибка, если к ней как следует присмотреться, может
стать поводом для множества забавных и поучительных историй, иной раз не
лишенных идейной подоплеки, как это я пытался доказать в своей "Книге
ошибок". "Itaglia" [Италья] с буквой "g" вместо Italia [Италия] - это не
просто вольность школьника. На самом деле есть люди, которые кричат и даже
скандируют: "l-ta-glia" [И-та-лья"]; эта добавочная буква отвратительна, в
ней слышится избыток национализма и даже фашистский душок. Италия нуждается
не в лишней букве, а в честных, порядочных людях и в умных революционерах.
Если из всех слов итальянского словаря исчезнет "h", буква, которую
дети, учась грамоте, так часто пропускают, могут возникнуть интересные
сюрреалистические ситуации: cherubini - херувимы, низведенные до "cerubini"
- "черувимов", перестанут быть небожителями, начальник станции
Chiusi-Chianciano [Кьюзи-Кьянчано], услышав, что его перегон называют
"Ciusi-Cianciano" [Чузи-Чанчано], сочтет себя оскорбленным и подаст в
отставку. Или обратится в профсоюз с просьбой за него заступиться.
Многие из так называемых "детских ошибок" на поверку оказываются
чем-то совсем иным: самостоятельным творчеством, с помощью которого дети
усваивают незнакомые реалии. Слово pasticchina [пастиккина] (таблетка)
ничего детскому уху не говорит; ребенок такому слову не доверяет и,
уподобляя слово заложенному в нем действию, употребляет mastichina
[мастикина] (жвачка). Все дети горазды на подобные выдумки.
Вернувшись из детского сада, одна девочка спросила у мамы: "Я не
понимаю, монахиня нам всегда твердила, что святой Иосиф очень добрый, а
сегодня утром вдруг говорит, что он самый плохой отец Иисуса Христа".
По-видимому, putativo [путативо] (приемный) ничего девочке не говорило, и
она интерпретировала незнакомое слово по-своему, переделав в il piu cattivo
[иль пью каттиво] (самый плохой) на основе форм, которыми уже владела. У
каждой матери имеется целый запас подобного рода анекдотов.
В любой ошибке заложена возможность создания рассказа.
Как-то раз мальчику, который сделал необычную ошибку: вместо casa
(дом) написал cassa (ящик, касса и т.п.), я посоветовал придумать историю о
человеке, жившем в "cassa". Тему подхватили и другие ребята. Получилось
много историй: один человек жил в cassa da morto (в гробу); другой был
настолько мал, что для спанья ему хватало ящика, в котором держат зелень, в
результате чего он очутился на рынке среди цветной капусты и моркови, и
какой-то покупатель во что бы то ни стало хотел его приобрести по
стольку-то за килограмм.
Что такое "libbro" с двумя "b" вместо libro (книга)? Будет ли это
книга более тяжелая, чем другие, или неудачная, или сугубо специальная?
A "rivoltela" с одним "I" вместо "rivoltella" (револьвер), чем он
будет стрелять: пулями, пухом или, может быть, фиалками?
Помимо всего прочего, смеяться над ошибками - это уже значит
отмежевываться от них. Правильное слово существует лишь при
противопоставлении его неправильному. Таким образом, мы снова возвращаемся
к "биному фантазии": использование ошибки, вольной или невольной, есть лишь
одна из его интересных и тонких разновидностей. Первый компонент "бинома"
сам порождает второй как бы путем партеногенеза. "Serpente bidone" (змея
бидон) появляется из "Serpente pitone" (змеи питона) явно иначе, чем из
"sasso" (камень) - "contrabbasso" (контрабас). А два существительных,
например "acgua" (вода) и "acua" (без q), становятся ближайшими
родственниками: значение второго можно вывести только из значения первого,
оно как бы "болезнь" первого значения. Это ясно видно из примера с "cuore"
(сердце) и "quore": "quore" - это, без всякого сомнения, больное сердце,
нуждающееся в витамине С.
Ошибка может содействовать выявлению скрытой истины, как это было в
упомянутом примере с "Itaglia" (с буквой g).
В одном и том же слове может быть сделано много ошибок, следовательно,
из него может получиться много историй. Например, из automobile
(автомобиль) - ottomobile (otto - восемь), видимо, восьмиколесный
автомобиль; altomobile (alto - высокий) "высотомобиль"; ettomobile (etto -
сто граммов) "стограммобиль"; autonobile (nobile - аристократ)
"автоаристократ, ну по меньшей мере герцог: стоять в каком-нибудь
простеньком гараже он не согласится. Есть старая поговорка: на ошибках мы
учимся. Новая могла бы звучать так: на ошибках мы учимся фантазировать.
техника придумывания ДЖОЗУЭ КАРДУЧЧИ ТОЖЕ МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ ПОЛЕЗНЫМ В своих поисках фантастической темы мы обязаны сюрреалистам и техникой
разбора стиха для анализа всех заключенных в нем звуковых ресурсов,
ассоциаций, смысловых единиц.
Возьмем первую строку известного стихотворения Кардуччи: Семь пар ботинок износил я Попытаемся переписать ее, образно говоря, зажмурившись, с ошибками,
неуважительно меняя силлабику, как если бы перед нами была просто мешанина
из звуков, заготовка, ожидающая, чтобы ей придали окончательную форму. Семь карпов в тине: ишь, засилье Или: Семь швабр один я не осилю Минут через десять, подходя к каждой следующей строке, как к
непочатому краю новых поэтических объектов, мы могли бы сочинить такой,
например, несуразный стишок: Семь пар ботинок износил я,
Извел семь швабр,
Съел торт из ила,
Форель, семь шарфов,
"Немую из Портичи"*
И штраф, семь штрафов...
______________
* Роман итальянской писательницы Каролины Инверницио (1851-1916). -
Прим. перев. Польза от этого упражнения в том, что воображение приучается
соскальзывать со слишком накатанных рельсов обычного смысла, улавливать
малейшие вспышки зарницы, которая может полыхнуть из каждого, даже самого
заурядного слова в любом направлении. Пародийный эффект содействует
ощущению игры. Стишок случайно может обрести собственный ритм и
законченность.
То тут, то там, по воле случая, может возникнуть интересный персонаж.
Возможно, я ошибаюсь, но в строке "и штраф, семь штрафов" вырисовывается
некто, коллекционирующий штрафы. Человек хочет побить мировой рекорд по
штрафам. Ездит по всему свету - собирает квитанции, подписанные на всех
языках мира блюстителями порядка пяти континентов: за стоянку в
недозволенном месте в Лондоне, за то, что создал пробку в Буэнос-Айресе, за
то, что швырял банановые корки на тротуар в Москве, и т.п. На мой взгляд,
неплохая история.
закрытие , переработка материала.
"ПEPEВИРАНИE" СКАЗКИ - Жила-была девочка, которую звали Желтая Шапочка...
- Не Желтая, а Красная!
- Ах да, Красная. Так вот, позвал ее папа и...
- Да нет же, не папа, а мама.
- Правильно. Позвала ее мама и говорит сходи-ка к тете Розине
и отнеси ей...
- К бабушке она ей велела сходить, а не к тете...
И так далее. Наступает момент, когда Красной Шапочке больше нечего ему сказать:
ребенок может с ней и расстаться. Как со старой игрушкой, от долгого
употребления пришедшей в негодность. Вот тогда он соглашается, чтобы сказка
превратилась в пародию, - отчасти потому, что пародия как бы санкционирует
расставание, но еще и потому, что новый угол зрения возобновляет интерес к
самой сказке.
Переставленная на другие рельсы, знакомая сказка заставляет ребенка
переживать ее заново. Дети играют теперь не столько с Красной Шапочкой,
сколько сами с собой; бесстрашно позволяют себе вольности, рискуют брать на
себя ответственность за все то, что может случиться. Тут взрослому надо
быть готовым к здоровому избытку детской агрессивности, ко всякого рода
нелепицам.
В некоторых случаях эта игра будет оказывать оздоровительное
воздействие. Она поможет ребенку избавиться от иных навязчивых идей: научит
не бояться волка, представит в менее гнусном свете лешего и в смешном виде
ведьму, установит более четкую грань между миром подлинным, где известные
вольности недопустимы, и миром вымысла. Это рано или поздно должно
произойти: конечно, не раньше, чем волк, леший и ведьма выполнят свою
традиционную миссию, но, разумеется, и не слишком поздно.
Второй серьезный аспект игры состоит в том, что участник ее должен
интуитивно произвести самый настоящий анализ сказки. Альтернатива или
пародия могут иметь место лишь в определенных пунктах, а именно в тех,
которые являются характерными для данной сказки, определяют ее структуру, а
не в ходе плавного развития повествования от одного смыслового узла к
другому. Операции декомпозиционные и композиционные происходят в этой игре
одновременно. Вот почему такое вмешательство можно назвать оперативным, а
не абстрактно-логическим. В результате вымысел получается "точечный" и лишь
изредка приводит к новому синтезу с иной логикой; это, скорее, блуждание
среди сказочных тем без определенной цели, подобно тому как ребенок, вместо
того чтобы рисовать, просто выводит каракули. Но ведь мы уже уяснили себе,
какое это полезное занятие - выводить каракули. СКАЗКИ "НАИЗНАНКУ"
Один из вариантов игры в "перевирание" сказок состоит в умышленном и
более органичном "выворачивании наизнанку" сказочной темы. Красная Шапочка злая, а волк добрый...
Мальчик-с-Пальчик сговорился с братьями убежать из дому,
бросить бедных родителей, но те оказались дальновидными и
продырявили ему карман, в карман насыпали риса, который понемножку
сыплется вдоль всего пути бегства. Все - согласно первоначальному
варианту, но - как в зеркале: то, что было справа, оказывается
слева...
Золушка, дрянная девчонка, довела до белого каления
покладистую мачеху и отбила у смирных сводных сестер жениха...
Белоснежка встретила в дремучем лесу не семь гномов, а семь
великанов и стала сообщницей их бандитских набегов. Метод ошибки наводит, таким образом, на новую мысль, намечает контуры
некоего рисунка. Получится результат новым частично или полностью - это уж
зависит от того, будет ли принцип "выворачивания наизнанку" применен к
одному или ко всем элементам данной сказки.
Метод "выворачивания сказки наизнанку" годится не только для
пародирования, с его помощью можно нащупать исходную точку для вольного
рассказа, самостоятельно развиваемого в любом другом направлении.
Один мальчик, ученик четвертого класса - правда, с ярко выраженной
творческой жилкой, - вместо того, чтобы применять метод "выворачивания
наизнанку" к сказке, ударился в область истории, вернее, исторической
легенды: Рем у него убивает Ромула, новый город назван не "Рома" (Рим), а
"Рема", и обитатели его стали называться древними "ремани" - "ремлянами". В
таком переименованном виде древние римляне уже вызывают не страх, а смех
Ганнибал, победив их, становится "ремским" императором. И так далее.
Упражнение это с историей как таковой имеет мало общего, ибо принято
считать, что историю со слова "если" не пишут. Кроме того, в этой легенде
больше от Вольтера, чем от Борхеса. Быть может, наиболее ценным, хотя и
непредвиденным результатом этой игры явилось то, что в смешном виде
предстали метод и сама идея преподавания истории древнего Рима
первоклашкам.
|
