| Джанни Родари. Грамматика фантазии Введение в искусство придумывания историй Gianni Rodari Grammatica Della Fantasia Introduzione all'arte di inventare storie Piccola Biblioteca Einaudi Torino -----------------------------------------------------------------------
Джанни Родари. Грамматика фантазии. - М.: "Прогресс", 1978
Перевод с итальянского Ю.А.Добровольской
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 13 мая 2003 года
----------------------------------------------------------------------- В книжке говорится о некоторых путях придумывания рассказов для детей и о том, как помогать детям сочинять самим. Джанни Родари Идея, лежащая в основе "Грамматики фантазии", проста: она сводится к тому, что воображение не есть привилегия немногих выдающихся индивидов, что им наделены все. Советский психолог Л.С.Выготский сказал это на сорок лет раньше меня, так что никакой Америки я не открыл... Но дело в том, что идеи прокладывают себе путь очень медленно, и надо неустанно двигать их вперед.
Я с огромным удовольствием узнал, что у нас, в Италии, моя книга используется как пособие по методике преподавания математики (в Пизанском университете). Более того, некоторые математики толковали о ней на своем всеитальянском конгрессе. Я посетовал, что в юности недостаточно занимался математикой. И еще лучше понял: математика вездесуща, она присутствует даже в сказках; кое-какие догадки на сей счет у меня мелькали (в книжке я о них говорю). Поэтому пусть простит мне читатель, если я на вопрос ребенка: "Что надо делать и как работать, чтобы стать сказочником?" - неоднократно отвечал: "Учи как следует математику".
Мне и самому хотелось бы научиться овладеть счетными устройствами, работать с электронным мозгом... Да вот беда: старею. А может еще не поздно? Воображение и математика, фантазия и наука - не соперники, не враги, а союзники, руки и ноги одного тела, дочки и матери одного интеллекта. Мой идеал - цельная личность. Я считаю, что нашей эпохе, нашей планете необходимы цельные люди. Тут разрешите мне поставить точку, не то я впаду в слишком торжественный тон, совершенно не подходящий для такой книжечки, как эта.
Джанни Родари Посвящается Реджо-Эмилии Однажды во "Фрагментах" Новалиса (1772-1801) я обнаружил такое высказывание: "Если бы мы располагали фантастикой, как располагаем логикой,было бы открыто искусство придумывания". Великолепная мысль! Вообще "Фрагменты" Новалиса - кладезь премудрости, почти в каждом содержится неожиданное открытие. КАМЕНЬ, БРОШЕННЫЙ В ПРУД Если бросить в пруд камень, по воде пойдут концентрические круги, вовлекающие в свое движение, на разном расстоянии, с различными последствиями, кувшинку и тростник, бумажный кораблик и поплавок рыболова. Предметы, существовавшие каждый сам по себе, пребывавшие в состоянии покоя или дремоты, как бы оживают, они вынуждены реагировать, вступать во взаимодействие друг с другом. Движение распространяется вширь и вглубь. Камень, устремляясь вниз, расталкивает водоросли, распугивает рыб; достигая дна, он вздымает ил, натыкается на давно забытые предметы; некоторые из них оголяются, другие, напротив, покрываются слоем песка. За кратчайший миг происходит множество событий или микрособытий. Даже при наличии желания и времени вряд ли можно было бы зафиксировать их все без исключения.
Также и слово, случайно запавшее в голову, распространяет волны вширь и вглубь, вызывает бесконечный ряд цепных реакций, извлекая при своем "западании" звуки и образы, ассоциации и воспоминания, представления и мечты. Процесс этот тесно сопряжен с опытом и памятью, с воображением и сферой подсознательного и осложняется тем, что разум не остается пассивным, он все время вмешивается, контролирует, принимает или отвергает, созидает или разрушает. Если отправной точкой может служить одно-единственное слово, то"фантастическая тема" наверняка возникает при весьма странных словосочетаниях, когда в водовороте образов, в их причудливых переплетениях появляется непредвиденное родство между словами, принадлежащими к совершенно различным рядам. Так, mattone [маттонэ] (кирпич) повлекло за собой: canzone [канцонэ] (песня), marrone [марронэ] (каштан), massone [массонэ] (каменщик), torrone [торронэ] (нуга), panettone [панэттонэ] (кулич).
Слова mattone (кирпич) и canzone (песня) представляются мне интересной парой, хотя и не такой "прекрасной и неожиданной, как зонтик со швейной машинкой на анатомическом столе" ("Песни Мальдорора"). Эти слова для меня соотносятся, как sasso (камень) с contrabbasso (контрабас). Видимо, скрипка Амедео, добавив элемент положительных эмоций, содействовала рождению музыкального образа. Вот музыкальный дом. Он построен из музыкальных кирпичей и из
музыкальных камней. Стены его, если ударять по ним молоточками,
могут издавать любые звуки. Я знаю, что над диваном есть до-диез;
самое высокое фа - под окном; весь пол настроен на си-бемоль
мажор, очень волнующую тональность. В доме имеется замечательная
серийная электронная дверь: достаточно притронуться к ней
пальцами, и раздается нечто в духе Ноно, Берио или Мадерны. Сам
Стокхаузен мог бы позавидовать! (У него прав на этот образ больше,
чем у кого бы то ни было, ведь слово "house" (дом) составная часть
его фамилии.) Но музыкальный дом - еще не все. Существует целый
музыкальный городок, где есть дом-фортепьяно, дом-челеста,
дом-фагот. Это городок-оркестр. По вечерам, перед сном, его
обитатели музицируют: играя на своих домах, устраивают настоящий
концерт. А ночью, пока все спят, узник в камере играет на
перекладинах тюремной решетки... И так далее и тому подобное. Думаю, что узник попал в рассказ благодаря рифмующимся prigione [приджонэ] (тюрьма) и canzone [канцонэ] (песня); этой рифмой я сознально пренебрег, но она, конечно же, затаилась и ждала удобного момента. Железная решетка вроде бы напрашивалась сама собой. Впрочем, может быть, это и не так. Наиболее вероятно, что мне ее подсказало промелькнувшее в памяти название одного старого фильма: "Тюрьма без решеток".
Воображение может устремиться и по другому руслу: Рухнули решетки всех тюрем мира. Узники выходят на волю. И
воры тоже? Да, и воры. Ведь тюрьма плодит воров. Не будет тюрем -
не будет и воров... Хочу заметить, что в этом, на первый взгляд машинальном, процессе участвует некий стереотип - мое мировоззрение, которое одновременно этот стереотип и преобразует. Сказывается влияние давно или недавно прочитанных книг. Настоятельно заявляет о себе мир отверженных: сиротские приюты, исправительные дома, богадельни, психиатрические больницы, неуютные школьные классы. В сюрреалистические экзерсисы вторгается реальность. И в конце концов вполне вероятно, что когда образ музыкального городка выльется в рассказ, то это уже не будет фантазией на отвлеченную тему, а один из способов раскрытия действительности и изображения ее в новых формах. СЛОВО "ЧАО!" В дошкольных детских учреждениях Реджо-Эмилии несколько лет тому назад родилась "Игра в рассказчика". Дети по очереди поднимаются на возвышение, своего рода трибуну, и рассказывают своим товарищам, усевшимся на полу, выдуманную историю. Учительница ее записывает, ребенок внимательно следит за тем, чтобы она ничего не пропустила и не изменила. Затем он иллюстрирует свой рассказ большим рисунком. Дальше я проанализирую одну из этих историй-экспромтов. А сейчас эта "игра в рассказчика" мне нужна лишь как отправная точка для следующего разговора.
После моего рассказа о том, как придумывать истории, отталкиваясь от одного заданного слова, преподавательница Джулия Нотари из приготовительной школы "Диана" спросила у детей, не хочется ли кому-нибудь из них придумать сказку по этому новому методу, и в качестве исходного предложила слово "Чао!" (Привет!). И вот пятилетний малыш рассказал следующее: Один мальчик растерял все хорошие слова, остались у него только плохие: дерьмо, какашка, зараза и все такое прочее. Тогда мама отвела его к доктору (у доктора были огромные усищи), тот сказал:
- Открой рот, высунь язык, посмотри вверх, посмотри в себя, надуй щеки.
И потом велел мальчику пойти поискать хорошее слово. Сначала мальчик нашел вот такое слово (показывает расстояние сантиметров в двадцать); это было "у-у-уф!", то есть нехорошее слово. Потом вот такое (сантиметров в пять-десять) - "отстань!". Тоже плохое. Наконец, он обнаружил розовое словцо "Чао!", положил его в карман, отнес домой и научился говорить добрые слова, стал хорошим мальчиком. Во время рассказа маленькие слушатели дважды сами включались в игру - подхватывали и развивали затронутые темы. В первый раз, когда зашла речь о "плохих" словах, ребята весело, задиристо стали продолжать перечень: плюс к уже упомянутым выдали целый набор известных им непристойностей; всем, кто имеет дело с детьми, знакомо их пристрастие к пищеварительной лексике во время "игры-отдушины". Технически игра в ассоциации протекала согласно схеме, которую современные лингвисты называют "осью выбора" или парадигматикой, то есть поиски близких слов шли вдоль смыслового ряда. Но это не было отвлекающим моментом, не уводило от темы рассказа, а, напротив, проясняло и определяло ее развитие. В работе поэта, по словам американского лингвиста Р.Якобсона, "ось выбора" проецируется на "ось сочетания" (синтагматику); звук (рифма) может вызвать к жизни значение, словесная аналогия может породить метафору. То же самое происходит, когда историю сочиняет ребенок. Речь идет о творческой операции, имеющей также и эстетический аспект, однако нас она интересует с точки зрения выявления творческого начала, а не поэтического искусства.
Во второй раз слушатели прервали рассказчика, чтобы обыграть тему врача: предлагали варианты традиционного "высунь язык". Развлечение это имело двойной смысл: психологический, поскольку оно, осмешняя, дедраматизировало образ врача, всегда вызывающего у детей опаску, и спортивный - каждый стремился вырваться вперед, найти такой вариант, который оказался бы самым метким и неожиданным ("посмотри в себя"). Такого рода игра - это уже зарождение театрального действа, первая стадия драматизации.
Но поговорим о структуре рассказа. В сущности, она основана не только на самом слове "Чао!", на его значении и звучании. Ребенок, начавший рассказывать историю, взял в качестве темы словосочетание - "слово "Чао!" - как единое целое... Потому-то в его воображении не выступил на первый план, хотя в какой-то другой момент это и имело место, поиск близких слов или ситуаций, при которых данное слово находило бы то или иное применение; даже простейшее его употребление, в качестве приветствия, маленький рассказчик, в сущности, никак не обыграл. Словосочетание "слово "Чао!", напротив, тотчас дало повод построить вдоль "оси выбора" две категории слов: "слов хороших" и "слов плохих", и затем, с помощью жеста, две другие категории - "слов коротких" и "слов длинных".
Этот жест-показ не импровизация, а апроприация. Ребенок наверняка видел передававшуюся по телевидению рекламу фирмы кондитерских изделий: две руки хлопают в ладоши, и, пока они разводятся в стороны, между ними появляется название рекламируемых конфет. Ребенок извлек этот жест из памяти и своеобразно, по-своему, его воспроизвел: рекламное значение отбросил, воспринял "сообщение" лишь в его имманентном, непредусмотренном значении, как показ длины слова с помощью жеста. Порой не знаешь, чему учится ребенок, сидя перед экраном телевизора. Никогда не следует поэтому недооценивать способность ребенка творчески реагировать на увиденное. В определенный момент придумываемая история подвергается цензуре – ее осуществляет культурная модель. Ребенок определяет как "плохие" те слова, которые считаются неприличными дома. "Плохими" их считают родители и внушают ему это. Но сейчас, во время сочинения истории, ребенка окружает такая атмосфера, которая располагает к преодолению определенных ограничений: никто не подавляет его инстинктов, даже если он будет употреблять "плохие" слова, его не станут ругать. В этой связи самым поразительным было то, что под конец юные авторы рассказа от употребления известного рода слов, произносившихся ими вначале, полностью отказались.
"Плохие" слова, на которые ребенок наталкивается в своем поиске, -"у-у-уф!", "отстань!" - согласно репрессивной мерке плохими не считаются; однако это слова отчуждающие, обидные, слова, не помогающие приобретать друзей, проводить вместе время, вместе играть. Они - антонимы не абстрактно "хороших" слов, а слов "добрых и ласковых". Так родилась новая категория слов, в которой выявляют себя новые понятия, впитываемые ребенком в школе. Вот чего достиг интеллект, реагируя на им же созданные образы, давая им оценку, управляя ассоциациями, - и все это при активном участии введенной в действие ребячьей личности. Ясно также, почему словечко "Чао!" непременно розовое: розовый цвет нежный, тонкий, неагрессивный. Цвет – показатель сущности. И все-таки жаль, что мы не спросили у мальчика: "А почему розовое?" Ответ его разъяснил бы нам что-то такое, чего мы не знали и что узнать теперь уже невозможно. 4
БИНОМ ФАНТАЗИИ 1) Мы видели, как тема для фантазии - отправная точка рассказа – возникла из одного-единственного слова. Но то был, скорее, оптический обман. В действительности для возникновения искры одного электрического заряда недостаточно - нужно, чтобы их было два. Одно слово ("Буффало. И название сработало..." - говорит Монтале) оживает лишь тогда, когда оно встречает другое, его провоцирующее, заставляющее сойти с рельсов привычки, раскрыть новые смысловые возможности. Нет жизни без борьбы. Воображение отнюдь не составляет некую обособленную часть ума, оно - сам ум, одно с ним целое и реализуется путем одних и тех же приемов в самых различных областях. Ум же рождается в борьбе, а не в покое. Анри Валлон в своей работе "Истоки мышления у детей"* пишет, что мысль возникает из парных понятий. Понятие "мягкий" появляется не до и не после появления понятия "жесткий", а одновременно с ним, в процессе их столкновения, который и есть созидание. "Основа мысли - это ее двойственная структура, а не составляющие ее отдельные элементы. Пара, двойка, возникла раньше, чем единичный элемент". ______________ Итак, вначале было противопоставление. Того же мнения придерживается Поль Кли, когда пишет в своей "Теории формы и изображения", что "понятие немыслимо без своей противоположности; не существует понятий самих по себе, как правило, мы имеем дело с "биномами понятий"".
Рассказ может возникнуть лишь из "бинома фантазии".
"Конь - пес", в сущности, не представляет собой "бинома фантазии". Это всего лишь простая ассоциация внутри одного вида животных. При упоминании этих двух четвероногих воображение остается безразличным. Это - аккорд типа терции мажор, и ничего заманчивого он не сулит.
Надо, чтобы два слова разделяла известная дистанция, чтобы одно было достаточно чуждым другому, чтобы соседство их было сколько-нибудь необычным, - только тогда воображение будет вынуждено активизироваться, стремясь установить между указанными словами родство, создать единое, в данном случае фантастическое, целое, в котором оба чужеродных элемента могли бы сосуществовать. Вот почему хорошо, когда "бином фантазии" определяется случаем. Пусть два слова будут продиктованы двумя детьми так, чтобы один не знал, что сказал другой; или можно прибегнуть к жеребьевке, или пусть ребенок, не умеющий читать, ткнет пальцем в далеко отстоящие друг от друга страницы словаря.
Когда я был учителем, я вызывал к доске двух учеников, одного просил написать слово на видимой стороне доски, другого - на оборотной. Этот небольшой подготовительный ритуал имел определенный смысл. Он создавал атмосферу напряженного ожидания, сюрприза. Если ребенок писал на виду у всех слово "пес", то оно уже было особым словом, готовым к определенной роли в необычной ситуации, к тому, чтобы стать участником некоего непредвиденного события. "Пес" уже был не просто четвероногим, он был героем приключения, вымышленным персонажем, полностью находящимся в нашем распоряжении. Повернув доску, мы обнаруживали, предположим, слово "шкаф". Дети встречали его взрывом смеха. Слово "утконос" или "четырехгранник" не имело бы такого успеха. Отдельно взятое, слово "шкаф" не заставит ни смеяться, ни плакать. Оно инертно, бесцветно. Но "шкаф" в паре с "псом" - это совсем другое дело. Это уже открытие, изобретение, стимул.
Много лет спустя я прочел у Макса Эрнста обоснование его идеи "систематического смещения". Эрнст воспользовался как раз изображением шкафа, каким его нарисовал Де Кирико, - посреди классического пейзажа, в окружении оливковых деревьев и греческих храмов. Будучи "смещенным", попав в необычный контекст, шкаф превращался в какой-то загадочный предмет. Возможно, в этом шкафу висела одежда, а быть может, нет. Факт таков, что шкаф был полон притягательности.
Виктор Шкловский описывает эффект "остранения", достигаемый Л.Н.Толстым, когда тот говорит об обычном диване словами, которые употребил бы человек, никогда дотоле дивана не видевший и никакого понятия о том, как им пользоваться, не имевший.
В "биноме фантазии" слова берутся не в их обычном значении, а высвобожденными из языкового ряда, в котором они фигурируют повседневно. Они "остранены", "смещены", выхвачены и витают на невиданном дотоле небосводе. Таковы, на мой взгляд, оптимальные условия для появления на свет занимательного рассказа.
Итак, возьмем все те же два слова: "пес" и "шкаф".
Самый простой способ их сочленить - это прибегнуть к помощи предлога (а по-русски еще и падежа. - Ю.Д.). Таким образом мы получим несколько картин: пес со шкафом
шкаф пса
пес на шкафу
пес в шкафу
и т.д. Каждая из этих картин может послужить основой для придумывания конкретной ситуации:
1. По улице бежит пес со шкафом на спине. Это его будка - значит, в этом нет ничего особенного. Он всегда ее таскает на себе, как улитка раковину. И так далее и тому подобное, по вашему разумению.
2. Шкаф пса: подобная идея, скорее всего, способна вдохновить архитектора, дизайнера, специалиста по богатым интерьерам. "Шкаф пса" предназначен для хранения собачьей одежды, набора намордников и поводков, теплых тапочек, нахвостника с помпончиками, резиновых костей, игрушечных котят, путеводителя по городу (чтобы пес ходил за молоком, за газетой и за сигаретами для хозяина). Никакой сюжет на эту тему мне в голову не приходит.
3. Пес в шкафу: вот это многообещающая тема. Доктор Полифемо, придя домой, лезет в шкаф за домашней курткой, а в шкафу - собака.Нас сразу ставят перед необходимостью найти объяснение этому явлению. Но объяснение можно отложить и на потом. В данный момент интереснее проанализировать создавшееся положение с близкого расстояния. Пес неопределенной породы. Может быть, натаскан для охоты за шампиньонами, а может, за цикламенами, а может, за рододендронами. Он добродушен, приветливо виляет хвостом, вежливо подает лапу, но о том, чтобы вылезти из шкафа, и слушать не
желает; как его доктор Полифемо ни упрашивает, пес неумолим.
Доктор Полифемо отправляется в ванную принимать душ и там, в
шкафчике, обнаруживает другую собаку. Третья сидит в кухонном
шкафу среди кастрюль, четвертая - в посудомойке, еще одна, в
полузамороженном виде, - в холодильнике. Симпатичный щенок
прячется в закутке для половых щеток, а маленькая болонка - в
ящике письменного стола. Доктор Полифемо мог бы, конечно, вызвать
лифтера и с его помощью выдворить непрошеных гостей из квартиры,
но доктор Полифемо собачник, и сердце подсказывает ему другое
решение. Он побежал в мясную лавку и купил десять килограммов
вырезки, чтобы накормить своих гостей. Отныне он ежедневно берет
по десять килограммов мяса. Это не может пройти незамеченным.
Хозяин мясной лавки почуял что-то неладное. Пошли разговоры,
пересуды, начались и клеветнические измышления. А не прячет ли
доктор Полифемо в своей квартире шпионов, гоняющихся за атомными
секретами? Не производит ли каких-нибудь дьявольских опытов -
иначе зачем ему столько мясных полуфабрикатов? Бедняга-доктор стал
терять клиентуру. Поступил донос в полицию. Начальник полиции
распорядился произвести у доктора обыск. И только тут выяснилось,
что доктор Полифемо претерпел все эти неприятности исключительно
из-за любви к собакам. На этой стадии рассказ представляет собой лишь "сырье". Обработать
его, превратить в законченный продукт - задача писателя. Нас же
интересовало одно: привести пример "бинома фантазии". Бессмыслица может и
остаться бессмыслицей. Важен процесс: дети владеют им в совершенстве и
получают от него истинное удовольствие - я имел возможность наблюдать это
во многих школах Италии. Описанное упражнение, конечно же, дает вполне
ощутимые плоды, мы потом еще поговорим об этом. Но не следует недооценивать
и развлекательный момент. Особенно если учесть, как мало в наших школах
смеются. Одно из самых закоренелых и трудно преоборимых представлений о
педагогическом процессе заключается как раз в убеждении, что процесс этот
должен протекать угрюмо. Кое-что знал на сей счет еще Джакомо Леопарди,
писавший в своем "Дзибальдоне"* 1 августа 1823 года: "Прекраснейшая,
счастливейшая пора жизни, детство, сопряжена с тысячью мучений, с тысячью
тревог и страхов, со столькими тяготами воспитания и ученья, что взрослый
человек, несмотря на все свои мытарства, даже если бы мог, никогда не
согласился бы вновь стать ребенком, дабы не пережить заново пережитое
когда-то". Одна из таких игр заключается в следующем: вырезаются из газет
заголовки статей, вырезки тасуются и группируются - получаются сообщения о
нелепейших, сенсационных или просто забавных событиях вроде: Купол собора святого Петра,
Раненный ударом кинжала,
Ограбив кассу, сбежал в Швейцарию. Серьезное столкновение на шоссе А-2
Между двумя танго
В честь Алессандро Мандзони. Таким образом, всего лишь с помощью газеты и ножниц можно сочинять
целые поэмы - согласен, не очень осмысленные, но и не лишенные шарма.
Я не утверждаю, что это самый полезный способ читать газету или что
газету следует приносить в школу только для того, чтобы ее кромсать. Бумага
- вещь серьезная. Свобода печати - тоже. Но уважения к печатному слову игра
отнюдь не подорвет, разве что несколько умерит его культ, только и всего. И
в конце концов, придумывать истории тоже дело серьезное.
Несуразности, получающиеся в результате вышеописанной операции, могут
дать и кратковременный комический эффект, и зацепку для целого
повествования. На мой взгляд, для этого все средства хороши.
Техника игры такова, что процесс "остранения" слов доводится до
крайности, рождая самые настоящие "биномы фантазии". В данном случае, может
быть, уместнее называть их "полиномами фантазии...".
Есть еще одна игра, известная во всем мире, - в записочки с вопросами
и ответами. Начинается она с ряда вопросов, заранее намечающих некую схему,
канву повествования.
Например: Кто это был?
Где находился?
Что делал? Что сказал?
Что сказали люди?
Чем кончилось? Первый член группы отвечает на первый вопрос и, чтобы никто не мог
прочесть его ответ, край листа загибает. Второй отвечает на второй вопрос и
делает второй загиб. И так, пока не кончаются вопросы. Затем ответы
прочитываются вслух как слитный рассказ. Может получиться полная
несуразица, а может наметиться зародыш комического рассказа. Например: Покойник
На Пизанской башне
Вязал чулок.
Он сказал: сколько будет трижды три?
Люди пели: "Услышь мою боль!"*
Кончилось со счетом три - ноль.
(Эта отменная рифма получилась случайно.)
______________
* Из оперы Верди "Набукко" ("Навуходоносор"). - Прим. перев. Участники игры зачитывают ответы, хохочут, и на том все кончается. Или
же полученная ситуация подвергается анализу, с тем чтобы из нее вышел
рассказ.
В сущности, это похоже на выбор в качестве темы случайных слов. В некоторых школах я наблюдал такую игру. Детям дают слова, на основе
которых они должны придумать какую-нибудь историю. Например, пять слов,
подсказывающих сюжет Красной Шапочки: "девочка", "лес", "цветы", "волк",
"бабушка", плюс шестое слово, постороннее, например "вертолет".
Учителя или другие авторы эксперимента исследуют с помощью такой
игры-упражнения способность детей реагировать на новый и по отношению к
определенному ряду фактов неожиданный элемент, их умение использовать такое
слово в уже известном сюжете, заставлять привычные слова реагировать на
новый контекст.
При ближайшем рассмотрении игра эта есть не что иное, как
разновидность "фантастического бинома": с одной стороны, Красная Шапочка, с
другой - вертолет. Второй элемент "бинома" состоит из одного слова. Первый
- из ряда слов, которые, однако, по отношению к слову "вертолет" ведут себя
как единое целое. Итак, с точки зрения фантастической логики все ясно. Пусть, раз уж на то пошло, нашим героем будет стеклянный человек. Он
должен будет действовать, двигаться, заводить знакомства, подвергаться
всякого рода случайностям, быть причиной определенных событий в строгом
соответствии с материалом, из которого он, согласно нашему замыслу, сделан.
Анализ материала, в данном случае стекла, подскажет, с какой меркой мы
должны подходить к своему герою.
Стекло прозрачно. Стеклянный человек прозрачен. Можно читать его
мысли. Чтобы общаться, ему нет нужды разговаривать. Он не может говорить
неправду, это сразу бы увидели; один выход - надеть шляпу. Несчастливый это
день в краю стеклянных людей, когда входит в моду носить шляпу; ведь это
значит, что входит в моду скрывать свои мысли.
Стекло хрупкое. Раз так, то, значит, дом стеклянного человека должен
быть весь обит чем-нибудь мягким. Тротуары будут застелены матрацами.
Рукопожатия отменены(!). Тяжелые работы - тоже. Врачом в подлинном смысле
этого слова будет не медик, а стеклодув.
Стекло может быть цветным. Стекло можно мыть. И так далее. В моей
энциклопедии стеклу отведено целых четыре страницы, и почти в каждой строке
встречается слово, которое могло бы приобрести особое значение, задайся мы
целью сочинить рассказ о стеклянных людях. Вот оно, написано черным по
белому, рядом с прочими словами, составляющими описание химических и
физических свойств стекла, содержащими данные о его производстве, истории,
сбыте, - стоит себе и не догадывается, что для него уже приготовлено место
в сказке.
Персонаж деревянный должен опасаться огня: он может ненароком спалить
себе ноги; в воде он не тонет, ткнет кулаком - будто огрел палкой, попробуй
его повесь, он не умрет, рыбе его не съесть; все эти вещи и произошли с
Пиноккио именно потому, что он деревянный. Будь он железный, приключения
его были бы совсем иного свойства.
Человек изо льда, из мороженого или из сливочного масла может жить
только в холодильнике, иначе он растает, а посему его приключениям суждено
происходить где-то между морозилкой и отделением для овощей.
То, что будет происходить с человеком из папиросной бумаги, не
произойдет с человеком из мрамора, из соломы, из шоколада, из пластмассы,
из дыма, из миндального пирожного. В данном случае анализ товароведческий и
анализ фантастический почти целиком совпадают. Пусть мне не говорят, что
вместо сказок - из стекла лучше делать окна, а из шоколада - пасхальные
яйца: в такого рода историях простора для фантазии больше, чем в каких бы
то ни было. Я эти "качели" между реальностью и вымыслом считаю в высшей
степени поучительными, более того, даже обязательными: переиначивая
реальность, фундаментальнее ею овладеваешь.
|
