LAB for madrichim

1.Пурим   и  европейская  карнавальная   культура

 

       Человек,  который  знакомится  с  еврейской  историей  после  русской,  приходит  в  некоторое  недоумение:  приходится  все   время  держать  в  голове  разные  исторические  эпохи  и  культурные  пласты:  Польша,  Греция,   Египет,   Германия,  Испания,   Турция,  Марокко,  Йемен…  Еврейская  история,  в  отличие  от  классической  трагедии,  не  обладает  единством  места   и  поступательностью  времени:  в  сущности,  история  евреев  -  это  история  всего  человечества,  всей   мировой  цивилизации.  Что  современному  англичанину  до  Древнего  Египта  (кроме  мумий  в  музее)?  Cовременный   еврей  возвращается  каждый  год  и  в Древний   Египет  (Песах),  и   в  эпоху  эллинизма  (Ханука),  и   в  древнюю  Персию   (Пурим).   Перефразируя   Маараля   (раби  Иегуда  Лива,   жившего  в   Праге   в  17 в.)   можно  сказать,  что  одна  из  целей  пребывания  сынов  Израиля  в  изгнании  среди  разных  народов  -  усвоить  и  вобрать  в  себя  из  других  культур  все  то,  что  евреям  подходит,  с  чем  они  могут  дальше  работать.  В  этом  смысле  еврейская  культура  изначально   несет  в  себе  зародыш  постмодернистской  ситуации. 

 

       Но  даже  на  этом   фоне  праздник  Пурим   -   самый  постмодернистский  из  всех. Самый  постмодернистский  и  самый  нееврейский.  Взять  хотя  бы  загадочное  предписание,  входящее  в   галахот  Пурим  -    напиться  так   чтобы  не  отличать   благословенного  Мордехая  от проклятого  Амана. (Трактат  Мегила,  7:2;  Шулхан  Арух,  Орах  Хаим  ).

   Вообще-то   евреям  не  запрещено  употребление  спиртных  напитков,  но  любая разнузданность   чужда   "человеку  галахи",   уважающему  в  себе  «целем  элоим» -   образ  Божий.  И   уж  тем  более  странно  требование  «не  различать»  -   ведь  традиционная   еврейская  культура  -  в  высшей  степени   культура  границ,  требующая  «воздвигать  ограду  вокруг  закона»  (Трактат  Авот).  Галаха  всегда  стремится различать и    разграничивать   вещи,    чтобы  понять,  в чем    их  сущность.  И,  однако,   получается,  что  Пурим    переворачивает   и  уравнивает  в  правах    зло  с  добром,  благородство  и  самоотверженность  -  с  низостью  и  коварством.  

 

          Все  это,  однако,  вполне совместимо  с  совершенно  иной  традицией  -   европейским  карнавалом,   известным   русским  интеллектуалам   прежде  всего  по   прославленной  книге  Михаила  Бахтина  «Франсуа  Рабле  и  народная  культура  средневековья  и  Ренессанса».   В  этой  книге    описывается  опьяняющая   атмсофера   праздника,    освобождающая   от  запретов  и  табу,   ломающая  границы  классов  и  сословий.  В  карнавальном  хороводе  все   меняется  местами:   король  и  шут,   аристократ  и  пария,   человек  и  животное,   верх  и  низ,   возвышенное  и  низменное,    святое  и  профанное,  большое  и  малое,   сиюминутное  и  вечное.   Карнавальный  смех  обнажает  относительность  всех  условностей,   на  которых  строится  культура.   Механизм  культуры    вообще   основан  на  противопоставлении и   различении  вещей  и  понятий,   однако  и  эта  машина  нуждается  в  смазке  и  отдыхе.  Праздничное   опьянение,  как  считал  Бахтин,  а  вслед  за  ним  его  многочисленные  последователи,   ослабляет  и   отменяет   различия  и  оппозиции,   открывая  головокружительную  перспективу  скрывающейся  за  ними   Целостности  и  Единства.   Оценить  относительность   условностей,   пределов   и   границ   можно   только  выйдя  из  них,  и  потому,   как  говорит  Бахтин,  смех  возникает  именно  на  границах.  В  другой    своей   работе  он  заявляет,  что  вообще  все  самые  ценные  достижения  человечества  возникли  на  границах   (например,  на  границах  дисциплин,   культур   и  ментальностей).  

       

        Наглядное выражение  карнавальной   трансформации,   перевоплощения,   переворачивания   отношений   между  верхом  и  низом   -  характерный  для  любого  карнавала   обряд   переодевания,   обновления    одежд   и   социального  образа.   Сюда  же  относится  маска.  «Маска  связана    с  веселой  относительностью,  с  веселым  же  отрицанием  тождества  и  однозначности,  с  отрицанием  тупого  совпадения  с  самим  собой,   с  переходами,  метаморфозами,  с  нарушением  естественных  границ,  с  осмеяниями  и  прозвищами.  В  маске  воплощено  игровое  начало  жизни.  Такие  явления,  как  пародия,  карикатура,  гримаса,  кривляния,  ужимки  и  т.д.,  являются  по  своему    существу  дериватами  маски».    Еще  один  важный  атрибут  праздника  -   пир.    «Не  может  быть  грустной  еды.  Грусть  и  еда  несовместимы  (но  смерть  и  еда  совмещаются  прекрасно)».   

 

        После  Бахтина   исследователи  прежде  всего   обратили  внимание  на  то,  что  его  вдохновенные  культурологические  построения   относятся  не  столько  к   европейской  культуре  средневековья  и  Ренессанса,  и  уж  тем   менее   к   Рабле   (Р. Берронг),  сколько  к  духовной  ситуации  самого  Бахтина  и  его  современников -  советских  интеллектуалов,  «упертых  в  скучную,   бюрократическую,   лишенную  всякого  экстаза  и  карнавальности   советскую  жизнь.  Для  наглядного  примера  можно  вспомнить  фильмы  Эйзенштейна…Ностальгия  по  чудотворному  массовому  народному  действу   свойственна  не  только  русской  интеллигенции.  Аналогичные,  но  более  ироничные  примеры  легко  найти  в  карнавальных  кадрах  Феллини…  и  у  Фуко»  (А. Эткинд).  Тем  не  менее   бахтинская   идея  карнавала   с  восторгом   была   подхвачена  постструктуралистами,   которым  оказался  близок   «цинизм  карнавального  действа,  искореняющего  Бога,  дабы  утвердить  свои  собственные  диалогические  законы,   сопоставимые  с   ницшеанским  дионисийством»  (Ю.Кристева).  Христианские  почитатели  Бахтина,  наоборот,    чувствовали  по  отношению  к  этому  цинизму   некоторое  неудобство:   как  быть  с  тем,  что  Христос,   согласно  традиции,  никогда  не  смеялся?   (Аверинцев)   Но   никто  еще,  насколько  нам  известно,  не  пытался  рассмотреть  в  контексте   идей  Бахтина   праздник  Пурим   и  тот  текст,  который  читают  в   этот  праздник  -  книгу, или  Свиток  Эстер,   на  иврите – Мегилат   Эстер.

 

       А  для  тех,   кто  читал  Бахтина,   этот  контекст  кажется  совершенно  естественным,    потому  что   Свиток  Эстер    переполнен   карнавальными  элементами.   Все  там     начинается  с   пира,  на  котором   царь  Ахашверош   предлагает  гостям  полюбоваться  обнаженными  прелестями   своей   жены   Вашти,   и   продолжается     на   пирах,  которые  задает  ее  преемница  Эстер  для   царя  и  его  первого  министра   Амана.  Заканчивается   Свиток  тоже  пирами   -   евреи  празднуют  свое   избавление  от  геноцида.  Смертельный  страх   сменяется   блаженным  весельем. 

 

      Мегилат  Эстер  -  самая  странная  книга  из  всех  книг  Танаха.  Действие  разворачивается  в   декорациях  восточного  гарема,  на  фоне  пиров,   нарядов  и  притираний.  Все   сверкает  от обилия  золота  и  серебра,    а  запах  приторных  благовоний,  кажется,  достигает  читателя.  При  дворе   царя  Ахашвероша,   среди   обалдевших  от  страха  и  грубой  лести  придворныхсановников,  царит   абсурдная  тирания,  не  подвластная  никакой  логике,  не  связанная  никакой   законностью, никакими  правилами,  не  поддающаяся  предсказаниям.   Но  при  этом  на  все  капризы  тирана  надета  маска  законности:  все  происходит  в  соответствие  с  кодексом  и  конституцией,  с  которыми  постоянно  сверяются   (для   того   и   существуют  советники):  что  там  у  нас  сказано  по  этому  поводу  и  в  каком  параграфе?   В   Мегилат  Эстер  постоянно  подчеркивается,  что  все  происходит  в  строжайшем  соответствии  с  буквой  закона:  и   царицу  убирают  законнейшим  образом ,   и  девиц  притирают  по  предписаниям  закона,  и  вино  пьют,  соблюдая    закон.  (Слово  «дат»  -  закон,  конституция,  приказ  -   встречается  в  Мегиле  18  раз,   не  считая   многочисленных  синонимов  к  нему).   Это  тоталитарный   мир  узаконенного  беззакония,  как  в  нацистской  Германии,  как  в  сталинской  России.

 

 В  этом  абсурдном   мире   нет  места  ни  для  чего  абсолютного  -    абсолютной  истины, асболютных  ценностей.   В  таком   тексте  нет  места   Всевышнему,  и  Свиток  Эстер  -  единственная  книга  Танаха,  в  котором  нет  ни  одного  упоминания  имени  Всевышнего.  Зато   главные  герои  носят  имена   Мордехай  и  Эстер,    этимологию  которых  нетрудно  связать  с  главными  божествами  ассиро-вавилонского  пантеона  Мардуком  и   Иштар.   Неудивительно,  что  придворные  царя  Ахашвероша  не  заподозрили  носителей  этих  имен  в  принадлежности  к  еврейскому  народу.

 

       В  мире  Мегилат  Эстер  все  обратимо.   Царь  Ахашверош  призывает  царицу  Вашти    явиться  на  пир  и  предстать  обнаженной,  но  в  короне   перед  всеми  его  гостями.  Царица  отказывается  и  немедленно  теряет  корону  и  голову.     Ее  место  занимает  Эстер,  но  и   положение  Эстер  прочно  ровно  настолько,  насколько  было  прочно  положение  Вашти :  оно  в  любой  момент  может  перевернуться.  То  же  самое  с  верховным  сановником  государства  Аманом:  он замышляет  погубить   еврея  Мордехая  и  вознестись  над  всеми. «Как  наградить    человека,  которого  царь  желает  возвеличить?» -  спрашивает  Амана  царь   Ахашверош.  «Пусть  принесут  одеяние  царское,  которое  надевал  царь,  и  приведут  коня,  на  котором  ездил  царь,  и  на  голову  возложат  царский   венец»,  -  отвечает  Аман (Мегилат  Эстер  6:8).   В  глазах  Амана  его  положение  настолько  исключительно,  что  он  даже  не  сомневается,  что  речь   идет  о  нем .  Единственное,  чего  ему  не  хватает,  это  самой  короны,  и  потому  он  просит  о  символической  коронации

 

       Тут -то  и  начинается  его  падение,  а  все  почести  (только  без  короны  - это,  видно,  царь   посчитал  излишним)   получает  Мордехай,  для  которого  уже  была  приготовлена     виселица. На  виселицу  в  конце  концов возносится   сам  Аман,  что   пародийно  соответствует  его  желанию  возвеличиться  над    всеми .    Но  положение   Мордехая,   который  в   результате  занимает    место  Амана,   ничуть  не  более  устойчиво,   чем  у   его  предшественника.   Пока  все  кончилось  хорошо,  но  ведь  иллюзия   хэппи  энда   возникает  только  оттого,  что  занавес  вовремя  закрывается  и    зрители  уходят   с надеждой  на  то,  что  за  этим  придворным  переворотом  не  последует  еще  один.  Карнавал  получается  забавный,  но  жуткий:  жутко  забавный.

 

      Обряды,  сопровождающие   чтение   Мегилат  Эстер,  полностью  соответствуют  духу   этой   книги:  многое  из  того,  что  строжайше   запрещено  в  другое  время,   разрешено  в  этот  праздник.   Так,  например,  в  синагоге  подобает  вести  себя  чинно  и  благопристойно,  в  особенности  во  время  чтения  Торы;  и   однако  же  чтение  Свитка  Эстер   в  синагоге   принято  прерывать  шумом,  топотом,   свистом  и  треском  специальных  пуримских  трещоток.   Богобоязненным  евреям   не  пристало  отрываться  от  изучения  Торы   ради  пиров,  забав   и  всяческих  игрищ,   предаваться  легкомысленному  зубоскальству,  а  тем  паче   рядиться  во  всякие   обличья -  всегда,  кроме   как   в   Пурим,   когда   снимаются    запреты  и  самые  серьезные  люди  облачаются  в  маски   и   карнавальные  костюмы.

 

Не  забудем,  что   Пурим  -  вообще  единственный  еврейский  праздник,   включающий театральное   действо.  Во  всех  древних   культурах   (не  только  в  греческой, но   и  в  японской,   китайской,   даже  у   инков)  драма  была  неотъемлемой  частью  культуры.   По  крайней  мере  насчет  греков  точно  известно,  что  у  них  театр    развился  из  обрядовых  мистерий,  связанных  с  культом  Диониса.    Поскольку   евреи  были  монотеистами,   театр  у  них   (как  и  у   арабов)   появился  очень поздно,   как   откровенное   заимствование  у  соседних  народов.  И  первые  опыты    в   этом  совершенно  новом   для  еврейской  культуры   занятии    были  связаны   именно  с  Пуримом:  это  всем  известные   театральные представления-пуримшпили.  Исследователи  расходятся  во  мнениях  о  том,   когда  появилась  традиция  пуримского  карнавала:   то  ли  она  возникла  как   параллель  к  театрализованным   празднествам   итальянского  барокко,   то  ли  восходит  к   эпохе  вавилонских   гаонов,   когда   в  день  Пурима  давали  специальные  праздничные  представления  и  сжигали  чучело   Амана  -  но  так  или  иначе    источник   этой   традиции  чужой.   Известны  шуточные   пуримские  комедии   и  фарсы   на  испанском   и  арабском   языке,  но  особого  расцвета  традиция  праздничных  пуримских  представлений  достигла  на  идиш,  в  среде  ашкеназского  еврейства.   В   Германии,   Польше  и  Белоруссии   студенты   ешив  разыгрывали   пуримшпили  в  помещениях   больших  синагог;   позднее  в  этих  представлениях  стали  участвовать   специальные  труппы,  в  которые  за  за  небольшую  плату  набирали   ремесленников  и  безработных.  В   двадцатом  веке  традиция   пуримских  спектаклей  угасла,   чтобы  неожиданно  возродиться   в   восьмидесятые  годы   в  России,   где   незабвенные   подпольные  Пуримшпили   стали   одной     из   форм   протеста,   этапом  становления   еврейского   национального   самосознания.  

 

 Почему    же  не  стало  народной  традицией,  например,  инсценировать  события,  связанные  с  Ханукой    или   разыгрывать  пасхальные  мистерии? Почему  именно  Свиток  Эстер   инсценируют  в  единственном  традиционном   еврейском  театральном  действе?

 

2.  Игры  заповеданные  и  игры  запретные

В   этот  момент  я   почувствовал,  что   картинки   на   картах  потеплели, задвигались  и  стали   оживать.                                                                                                             Р.Желязны

 

         Раньше  речь   шла  о   сценическом   действе;   теперь  поговорим  о  том,  что  за  ним  стоит  -  о  сценарии  и  о  Сценаристе.   Итак,   в  Пурим  разрешено  и  даже  заповедано  то,  что  запрещено  в  другое время  -  в  частности,  театральные  игры.  Стоит  поставить  это  разрешение   в  контекст  запрета:    мудрецы  Талмуда  запретили  евреям изучать    нечто,  что  они    называли     «хохма  яванит»,  греческой  мудростью  (трактат  Сота,   49:2).   С  определением    границ  этого  понятия   существуют   проблемы.    Как  считали  комментаторы   Талмуда,    запретная   «хохма  яванит»  не  включает  в  себя  все  те  науки,  которыми  греки  занимались,  но  не  имели  на  них  монополии,  как  то  физика,   математика,  астрономия,   астрология,   медицина,  а  также  логика,  философия    и  пр.  Запрет  на  «хохма  яванит»  имеет  в  виду  нечто  специфически  греческое,  причем  связанное   именно  со  зрелой  и  несколько  подгнившей  культурой ,  в  распоряжении  которой  находится  накопленный  за  несколько  сот  лет   инвентарь  эпических,  лирических,  драматических  и  философских  текстов.   «Хохма  яванит»  -  это  искусство  объясняться  намеками,  аллюзиями  и  цитатами  -  своего  рода  «игра  в  бисер»   или,   по  выражению  Бродского,   «эзопова  феня»,    непонятная  для  непосвященных.   Жаргон,   аналогичный  «хохма  яванит»,  зафиксировал  В.Ерофеев  в  мениппее    «Москва-Петушки».  Игра  эта  не  так  уж  безобидна:  у  Ерофеева  она  кончается  плохо,  у  Гессе  тоже.

 

      Конечно,  не  всегда  игра  с  текстами  содержит  в  себе  пагубу.  Взять  хотя  бы   старинные   еврейские  пародии,   связанные  с  Пуримом,   такие  как    «Масехет  Пурим»,   принадлежашая  перу  Калонимуса   бен  Калонимуса  (14  в.),  переводчика  и  философа,  автора  этического  трактата  «Эвен  бохан»,   или  пародийные  «Сефер  а-бакбук»  и  «Мегилат  старим»,  приписываемые  раву  Леви  бен  Гершому (конец  13 -  начало  14  вв.),  математику  и  философу,  автору  прославленных  комментариев  к  Писанию.    У   евреев  издавна  принято  сопровождать  застолье   «двар  тора»  -   ученой  беседой,   комментариями  к  тому  или  иному  отрывку  из  Писания  или   из  Талмуда;   среди   пуримских   обычаев  есть   «пурим  тейре»   -    пародийная  перелицовка   «двар   тора».   Все  эти  тексты  -  остроумные,   забавные,   иногда  уморительно  смешные,  но  не  циничные.    Цинизм  появляется  тогда,  когда  культура  замыкается  на  себя,    игра  становится  формой  существования   белковых  тел  и  литературных  текстов,  а   эстетизм   плавно  переходит  в  отторжение   ценностей  и  идеалов.  С  точки  зрения  Талмуда  жонглирование  текстами  и  цитатами,   смена  масок,    «лицедейство»   сами   по  себе  не  плохи  и  не  хороши.   Запретная  «хохма  яванит  -  это  такое  лицедейство,  при  котором  под  маской   не  предполагается   лица,  то  есть  то,  что  в  Талмуде  называется  «лейцанут»,  циничное  насмехательство  или  кощунство.   

 

       Но,  в  сущности,  что  это  такое  -  лейцанут?  Первая  фраза  книги  Псалмов  -   «Счастлив  человек,   который  не  ходил  по  совету  нечестивых,  на  пути  грешников  не  ступал,  в  собрании  легкомысленных  не  сидел»  (пер.  под  ред.  Д.Иосифона).   «Собрание  легкомысленных»  на  иврите  -  «мошав  лейцим»,  то  есть  " место,  где  собираются  «лейцим»".   В  современном  иврите  «лец»  -  это  просто-напросто  клоун.   Так  вот,   в  Талмуде  такие   греческие  увеселения,  как  театры,  цирки  и  стадионы  называются  именно  «мошав  лейцим»,   что  в  этом  контексте  означает  что-то  вроде  «сбориша   циников»  (Трактат  Авода  Зара  18:2).  И  вот  это  самое  отрицательное  качество  -  «лейцанут»,  цинизм,   Талмуд  приписывает  никому  иному  как   Аману  и  его  предку,  с  которым  идентифицируется  Аман  -  Амалеку.

 

       Кто  такой  Амалек?  Родословная  Амалека  восходит  к  брату  праотца  еврейского  народа  Яакова   -   Эсаву:   Амалек  -   сын  Элифаза,  сына Эсава.   Эсав,   или  Эдом,   в  мидрашах  символизирует   христианские   народы   и  представлен  как   сложная,  неоднозначная  личность,  в  которой    смешано  хорошее  и  плохое.   Но   его  внук  Амалек,  родоначальник  народа   Амалек,   трактуется  в  мидрашах  как  чистое,  беспримесное  зло.  Все   остальные  народы  могут  сосуществовать  с Израилем  относительно  мирно,  если,  конечно,  у  них  нет  прямого  интереса  вредить  евреям.  И  только  Амалека  нельзя  ни  усовестить,  ни  подкупить,  ни  напугать:  его  ненависть  к  Израилю  необъятна  и  бескорыстна,   ради  нее   он  может  действовать  себе  во  вред,   даже  жертвуя  жизнью. Талмуд  отмечает,  что  уже  в  глубокой  древности идентифицировать Амалека  с каким-то конкретным  человеком,  кланом, семейством  или  народом  стало  невозможно, потому что народы, о  которых  говорит  Тора,  перемешались  между  собой  и  Амалек  рассеялся  среди  них;   но  сущность  Амалека  осталась  в  мире.  (Замечателен,  например,  факт,  что  Гитлер,  терпя  поражение  под  Сталинградом,  пытался  срочно  перебросить  на  Волгу   дивизии  с  Ближнего  Востока,  но  даже  отчаянно  нуждаясь  в  транспортных  средствах,   все  же  предпочел  использовать  имевшийся  транспорт  для  бесперебойной  доставки  евреев  в  лагеря   уничтожения).  И  потому  сказано  в  Торе,  что  «война  с  Амалеком  у  Господа  из  рода  в  род»  (Шмот,  17:16).  Пока  Амалек   существует,  царство  Всевышнего  неполно,    не  может  полностью  проявиться  в  этом  мире.