Рабби Нахман из Браслава. Месяц кислее, год 5570-й, здесь, в Браславе
Сон. Я сижу дома, и ни один человек не входит ко мне. И это странно. Я выхожу в другую комнату, но и там – ни души. Прохожу в большой дом, в Бэйт – идраш, но и там также нет никого. Поразмыслив, решаю выйти наружу.
Выхожу я и вижу: стоят люди, собравшись в кружки, и шепчутся между собой. Этот подтрунивает надо мной, другой меня высмеивает, а тот – с наглостью поносит... И даже мои люди – и они против меня: кое-кто из них дерзит мне, другие перешептываются, что-то скрывая от меня...
Я обращаюсь к одному из моих людей и спрашиваю: "Что это?". И он отвечает: "Как это вы содеяли такое? Возможно ли было помыслить, что вы совершите подобное?!" Я же совершенно не представляю себе, почему они насмехаются надо мной. Я прошу этого человека, чтобы он пошел и собрал хоть кого-то из моих единомышленников. Он уходит от меня, и больше я его не увижу.
Размышляю: что делать? И решаю отправиться в другую страну. Прибываю туда, но и там, конечно же, стоят люди и толкуют о том же, поскольку и там знают об этом.
Я решаю поселиться в лесу. Ко мне присоединяются пять единомышленников, я иду с ними в лес, и мы поселяемся там. А когда у нас возникает потребность в пище или еще в чем-то, посылаем одного из этих пятерых, и он покупает то, в чем мы нуждаемся. Я всегда спрашиваю посланца: "Не утих ли шум?" А он отвечает: "Нет, шум по-прежнему очень велик".
В то время, пока мы там живем, приходит один старик, зовет меня и заявляет, что ему нужно кое о чем переговорить со мной. Я иду с ним, и он начинает разговор: "Тебе ли пристало совершать подобное? И не стыдно тебе перед твоими отцами, перед наставником твоим раби Нахманом29 и перед наставником твоим Бааль Шем Товом, благословенна память о нем? И как не стыдно тебе перед Торой Моше и перед праотцами святыми: Авраамом, Ицхаком, Яаковом и другими? Ты полагаешь, что будешь и дальше отсиживаться здесь? Разве ты можешь жить здесь постоянно? Ведь деньги твои придут к концу, а ты человек слабосильный. Что ты будешь делать? А если ты собираешься отправиться в какую-то страну, то так или иначе, когда разведают, кто ты, ты не сможешь там оставаться. Не дадут тебе денег, и не сможешь быть там. Конечно же, и там узнают об этом".
В ответ я говорю: "Как бы велик ни был переполох, который я вызвал, все равно впереди у мет мир грядущий!" А он говорит: "Ты уверен, что будет дарована тебе жизнь в мире грядущем? Даже в аду не найдется для тебя места, где ты мог бы укрыться! Ведь ты совершил такой грех..." В ответ говорю ему: "Уйди! Я-то думал, что вы утешите меня, что обратитесь к моему сердцу. А вы заставляете меня страдать. Уходите". И ушел этот старик...
Будучи там, поразмыслил я как-то: "Живем мы здесь такое долгое время. Можно так и вовсе забросить учение". И я велю человеку, которого мы посылаем в город за всем необходимым, чтобы разыскал там xoть какую-то книгу и принес сюда. Отправляется он в город, возвращается, но без книги. И говорит, что достать невозможно, потому что, конечно же, нельзя открывать, для кого предназначена книга; сохранив же тайну, книгу раздобыть невозможно. И испытал я великую муку оттого, что я – скиталец и нет у меня ни одной книги: ведь так можно совсем забыть всякое учение.
После этого вновь появляется тот старик и несет под мышкой книгу. Я спрашиваю его: "Что вы несете?" И отвечает: "Книгу". Говорю ему: "Дайте мне книгу". Он протягивает ее мне. Я беру, но совершенно не представляю себе, как ее повернуть. Открываю книгу и ничего не могу в ней понять. Мне кажется, что это чужой язык и чужая письменность в вообще я ровным счетом ничего не пойму. И это мучительно для меня, а сверх того я опасаюсь этих людей – пятерых, которые со мной: когда (моя беспомощность) откроется им, они тоже могут покинуть меня.
И снова старик зовет меня поговорить с ним. Я иду, и он снова начинает, как прежде: "Как мог ты совершить такое? Как не стыдно тебе? Ведь даже в аду не найдется для тебя места, чтобы укрыться там!" Говорю ему: "Сказал бы мне подобное человек, обитающий в мире высшем, я поверил бы ему". Он отвечает: "Я оттуда", – и показал мне нечто – явно оттуда.
И тогда пришло мне на ум то, что, как известно, произошло с Бааль Шем Товом, благословенна его память. И он тоже думал тогда, что лишен мира грядущего. И сказал: "Я люблю Тебя, благословенно Имя Твое, без мира грядущего!" И с величайшей горечью отбросил я назад голову.
И когда я отбросил голову назад, пришли ко мне и собрались подле меня все те, которых, по словам старика, я должен стыдиться: наставники мои, и праотцы, и еще многие и многие. И произнесли стих: "... и плод земли (будет) гордостью и славой уцелевших Исраэля". И они сказали мне: "Тем более будем гордиться вами". И привели ко мне всех моих людей и сыновей (ибо в те времена сыновья также вначале отстранились от меня), и обратились к сердцу моему, и говорили противоположное тому, что мне пришлось выслушать раньше.
Я отбросил голову назад... Если был человек, восемьсот раз преступивший всю Тору, если отбросил он голову назад с такой горечью, то, конечно же, его простили.
А обо всем остальном, хорошем, я не хочу рассказывать. Но, воистину, было хорошо.
